Личный кабинет
Вход и регистрация
Личный кабинет
Вход и регистрация
— В последние годы многие НКО, которые раньше занимались только помощью сиротам и приемным семьям, развивают новое направление — создают проекты по профилактике сиротства. Я знаю, что вы в Новосибирске работаете над этим уже несколько лет. Почему это важно?
— Мы много лет работаем с детьми, живущими в сиротских учреждениях, с отказниками в больницах. Сначала мы считали, что надо помогать детским домам. Потом пришло понимание, что детские дома нужно реформировать. Сейчас я понимаю, что трансформация учреждений не имеет прямого отношения к сокращению числа социальных сирот. Вот наши волонтеры пришли в детский дом, три года туда ходили, а потом началась пандемия, и перед нами закрыли двери. И мы больше никак не могли повлиять на жизнь детей в этом учреждении. Но мы можем сосредоточить свои скудные ресурсы на том, чтобы новые дети не попадали в эти жернова. Поэтому с 2009 года мы занимаемся профилактикой социального сиротства. И чем больше погружаемся в эту тему, тем яснее понимаем, что начинать помощь семье нужно гораздо раньше.
Одной профилактики сиротства мало. Нужно заниматься профилактикой семейного неблагополучия, а это разные понятия.
Мы выделили для себя четыре уровня профилактики семейного неблагополучия, и только два из них — третий и четвертый — относятся к профилактике социального сиротства. На этих уровнях госслужбы вмешиваются в жизнь семьи, уже находящейся в кризисе. И если в органах опеки работают профессиональные и неравнодушные специалисты, то они будут пытаться сохранить детей в семье. Но часто дети оказываются в учреждении в том числе и потому, что помогать семье и сохранять ее уже поздно.
А чтобы было не поздно, нужно работать с двумя первыми уровнями семейного неблагополучия. Такая работа в нашей стране ведется разрозненно, несистемно и не выделена в отдельное профилактическое направление.
На первом уровне профилактики — формирование базовых представлений о важности детско-родительских отношений. Я считаю, что базовые знания о потребностях ребенка, о привязанности, о сиротстве и его последствиях, а также о переживаниях, травмах, утратах необходимо давать уже в старших классах школы. Нужно вводить уроки осознанного родительства, детско-родительских отношений, уроки семейной психологии. Когда родился мой первый ребенок, мир вокруг меня рухнул. Нас всю жизнь готовят к высоким баллам на экзаменах, к успеху, карьере, я окончила школу, институт, устроилась на классную работу, влюбилась, вышла замуж, родила ребенка — и вдруг оказалось, что из успешного специалиста я превратилась в домохозяйку, живущую на доход своего мужа. У меня не было никаких знаний о ребенке и о том, что с ним делать. И я понимаю, почему у женщин случается послеродовая депрессия. Мне помогали мама и муж, но в нашей стране очень много женщин, которым не помогает никто, они находятся в панике, для них ребенок — это какое-то непонятное орущее существо, с которым невозможно найти общий язык.
Мы как биологический вид существуем не только для работы, но и для рождения и воспитания людей. И значит, нас надо учить, как сделать детей счастливыми, как сохранить мир и гармонию в семье, чтобы они могли вырасти и вырастить своих счастливых детей.Если все это будет вшито в систему образования, то вокруг станет гораздо больше родителей, понимающих, что бить детей нельзя, что скандалы между взрослыми травматичны для детей и что детский дом не может использоваться как детсад или школа.
Когда среди базовых ценностей людей — благополучие ребенка, профилактировать семейное неблагополучие значительно легче. А сегодня многие родители в ситуации бедности считают: «А что такого, пусть живет в детдоме, там хоть кормят и одевают». Или: «Меня тоже били — и ничего, вырос». Недавно я читала про лонгитюдные (многолетние.— «Ъ») исследования британских специалистов в области раннего вмешательства: они наблюдали за развитием разных детей в течение 25 лет и описали свои наблюдения. Так вот, они убеждены, что обучение молодых людей родительским компетенциям дает впоследствии потрясающий результат.
При рождении у младенцев развито 25% мозга, а затем начинается такой период бурного развития, что к трем годам их мозг уже развит на 80%.
Балл развития ребенка в возрасте 22 месяцев может служить прогнозом его успешности в возрасте 26 лет.
54% случаев текущей депрессии и 58% попыток самоубийства среди женщин могут быть связаны с негативным детским опытом.
По результатам исследований также выявлена связь между недостаточным реагированием матери на ребенка и проявлением у него агрессивного поведения в возрасте 10–12 месяцев, упрямством и вспышками гнева в возрасте 18 месяцев, неумением ладить с другими детьми в 3 года, деспотизмом в 4 года, драчливостью и воровством в 6-летнем возрасте. Однако то же недостаточное реагирование матери на 18-месячного ребенка не показало такого эффекта, и это в принципе подтверждает гипотезу, что для «окон развития» огромное значение имеет период, в который происходит депривация (первые три года жизни — самый чувствительный период).
Мальчики, которых медсестры оценивали как входящих в группу риска в возрасте 3 лет, имели в 21 год в 2,5 раза больше судимостей, чем те, кто не входил в группу риска.
На втором уровне профилактики семейного неблагополучия — услуги для семьи. Они должны быть разными. Например, мы открыли в Новосибирске центр для подростков: туда приходят просто подростки без всяких навешенных на них штампов — «трудные», «девиантные», «неблагополучные». Приходят и дети с какими-то проблемами, и подростки, которые стоят на учете в КДН (комиссии по делам несовершеннолетних.— “Ъ”). Наш центр помогает семьям наладить контакт с детьми, а детям — остаться в социуме, не попасть в детский дом или тюрьму. В этом году мы создали больше 60 таких открытых пространств для подростков в районах Новосибирской области. В Куйбышеве полгода назад ребята приходили в такой центр с битами в руках и в нетрезвом состоянии, а сейчас они там волонтеры, из хулиганов трансформировались в наших соратников, приводят в центр новых детей, помогают им там освоиться.
В прошлом году моя коллега из фонда Аня Волкова увидела в одном из районов нашей области подростков, они с пивом тусили на остановке напротив Дома культуры, который был закрыт. Она спросила администрацию, почему бы подросткам не тусить в Доме культуры? Выяснилось, что режим его работы — с 9 до 17 часов, а дети к этому времени только освобождаются от школы.
Мы предложили главе района пересмотреть расписание, договорились доплачивать специалистам, которые будут выходить на работу в вечернее время и в выходные. Сначала было активное сопротивление, нам говорили, что эти подростки никакого отношения к отделу культуры не имеют и что мы создаем для отдела дополнительную нагрузку, которую они не обязаны нести. Нам говорили, что дети туда не пойдут, что им неинтересно в Доме культуры. Но сейчас там в выходные тусят до 60 детей. Они играют в настольные игры, слушают музыку, пьют чай, туда регулярно приезжает наш психолог. И мы заметили, что дети стали совсем другими, у них появилась своя интересная жизнь. А недавно чиновник из администрации подошел к Ане и сказал: «Вы вдохнули жизнь в наш ДК, мы не верили, что дети будут туда приходить, а сейчас видим, что их даже заставлять не надо, они сами приходят».
На этом уровне очень важны качественная работа команды специалистов и материальная помощь. У нас с благотворительным фондом Елены и Геннадия Тимченко было исследование по временному размещению детей в сиротских учреждениях, мы изучали причины, по которым матери сами отдают своих детей в дома ребенка и детдома. Одна из категорий таких матерей — «белка в колесе» (термин придумала команда исследования), мать-одиночка, у которой двое-трое детей и которая не справляется, у нее нет денег, нет ресурсов, она работает, сильно устает, а дети маленькие или подростки.
Если бы такой семье выделили помощницу, тьютора, няню, материальную помощь, то дети, скорее всего, остались бы в семье. Но таких услуг в России нет.
У нас в стране огромное количество женщин не может добиться алиментов от отцов своих детей. Вот если бы государство создало алиментный фонд, из которого выплачивало бы семьям алименты, а потом взыскивало бы эти деньги с отцов, это решило бы много проблем и «белкам в колесе» сильно помогло бы. Но вместо этого дети оказываются в учреждении, работать с семьей на этом, третьем, уровне гораздо сложнее, и у детей значительно меньше шансов жить в семье.
Мы, кстати, второй год подряд проводим информационную кампанию «Неидеальная мать», чтобы привлечь внимание к проблемам материнства в России.
— Третий уровень профилактики — это работа с семьями, у которых забрали детей?
— Да, на третьем уровне государство уже изымает детей из семьи, чтобы обеспечить им безопасность, и в лучшем случае для них находят приемные семьи или возвращают их в кровные, а в худшем дети остаются жить в детском доме (и тогда работа с ними переходит на четвертый уровень).
— У «Солнечного города» есть программа наставничества для детей и подростков в детских домах, а также для выпускников сиротских учреждений. К какому уровню вы бы отнесли такие услуги?
— Это услуги четвертого уровня, потому что семью сохранить не удалось, предотвратить семейное неблагополучие не смогли, дети живут в учреждении. И все, что мы можем на этом уровне,— постараться реабилитировать этих детей, дать им представление о нормальных отношениях между ребенком и взрослым наставником. Чтобы потом во взрослой жизни они смогли строить отношения в своих семьях. Дети, которые выросли в детском доме, очень часто повторяют опыт своих родителей. Потому что у них нет другой модели поведения, другого способа справляться с проблемами, кризисом. И наши наставники дают им поддержку, плечо рядом и свой опыт — чтобы ребята разорвали этот круг сиротства.
— Если выросшие сироты могут воспроизводить опыт сиротства, то дети, выросшие в неблагополучных семьях, могут воспроизводить опыт семейного неблагополучия?
— Несомненно. У нас в стране нет никаких комплексных исследований по этой теме, но есть исследования в других странах. В Финляндии проведены масштабные лонгитюдные исследования, которые подтверждают: если детей не изымать из семьи, которая находится в ситуации острого неблагополучия, то очень высока вероятность того, что они повторят судьбу своих родителей.
Это называется «спиральное неблагополучие». То есть и детский дом, и неблагополучная семья — это очень плохо для ребенка в будущем.
На третьем и четвертом уровнях профилактики происходит вмешательство в жизнь семьи, различные службы пытаются помочь и детям, и взрослым, но начинать работу с семьей на этих этапах слишком поздно.
— Их должно быть очень много, разных, и подбирать их надо индивидуально под каждую семью. У нас в фонде есть кураторы случая (или кураторы семьи) — специалисты, которые ведут семью в трудной ситуации и которые все время на связи с этими семьями. Например, наш куратор Ульяна работает с мамой четверых детей — когда мы начали помогать семье, папа сидел в тюрьме, мама пила, детей дважды забирали в детский дом. Куратор выяснил, что муж ее бил и что она испытывала страх из-за его скорого освобождения, понимая, что деваться ей некуда. Ульяна узнала, что женщине нравятся лыжи, повезла ее кататься на лыжах.
Когда у них создались доверительные отношения, они вместе выстроили план помощи семье: мы помогли им с ремонтом, договорились, что мама поищет работу в другом районе, чтобы переехать туда с детьми. Она поверила в себя, не пьет, дети остались в семье.Папа еще не вышел из колонии, у него режим исправительных работ, мы поддерживаем и женщину, и детей, и они справляются. А до того, как подключилась Ульяна, эту многодетную мать бесконечно вызывали в комиссию по делам несовершеннолетних, стыдили ее и велели исправляться. Чувствуете разницу? Работа Ульяны с этой семьей началась поздно, когда семья уже опустилась на третий уровень семейного неблагополучия. А если бы эту семью поддержали раньше, то и дети избежали бы детдома, и мать, возможно, не стала бы пить.
Мы, кстати, посчитали, что в общей сложности четверо детей из этой семьи провели в социальном учреждении 1,4 года, и на их содержание государство потратило 6,4 млн руб. Последние три года дети живут в семье. Фонд потратил на поддержку семьи 434,5 тыс. руб.: в эту сумму включены ремонт в их доме, оплата работы куратора семьи, психолога и нарколога. А если бы дети остались в учреждении, то государству это обошлось бы в 20 млн руб., при этом дети были бы глубоко депривированы и не имели бы социальных компетенций.
— Вы думаете, государство может так деликатно работать с семьей?
— Если не может, пусть тогда дает возможность НКО развивать такие проекты и масштабировать их. Это же в наших общих интересах.
— Итак, вы назвали такие услуги: ремонт в доме, поиск работы, организация досуга, неспециализированная психологическая помощь со стороны куратора. Они могут быть вписаны в региональные реестры социальных услуг?
— А почему нет? Расскажу еще один случай. Женщина работала бухгалтером, жила с мужем, воспитывали двоих детей, старший ребенок имел инвалидность. Когда она забеременела третьим, муж выгнал всю семью из дома. Мы разместили мать с детьми в нашем кризисном центре «Надежда», она прожила там несколько месяцев, потом мы помогли ей снять квартиру и оснастить ее всем необходимым, дали няню на несколько дней в неделю, и вскоре она ушла из сопровождения, потому что со всем справилась — нашла работу, содержит семью. В этом случае нужна была услуга кризисного центра, чтобы человеку с детьми можно было где-то пожить в тепле и покое. Вообще рождение ребенка, развод, переезд — это кризисные ситуации, на которые люди реагируют по-разному. Кого-то такая ситуация может привести к катастрофе, а кто-то справится при небольшой поддержке. И в каждом случае надо подбирать новый ключ к решению проблемы, стандартных рецептов не существует.
Когда мы только начали работать с социальным сиротством, мы садились со специалистами за стол и разбирали каждый случай. Что привело семью к тому, что у нее забрали детей в детский дом?
К кризисным ситуациям приводят: рождение ребенка; развод; поступление ребенка в первый класс школы; подростковый возраст ребенка; повторный брак родителей; зависимости; увольнение; переезд; болезнь или смерть близкого человека; появление асоциального окружения; депрессия, психические нарушения; тяжелое материальное положение; внутрисемейные конфликты.
В 80% кризисных ситуаций семьи не могут получить помощь от государственных структур.
Чтобы понять, как работать с конкретной семьей в ситуации неблагополучия, надо тщательно изучить все обстоятельства, которые привели семью в эту точку. Составить маршрут помощи и направить из бюджета необходимую для этой помощи сумму. Такой подход позволить сэкономить государственные деньги. Сегодня у нас в стране всем, кто признан нуждающимся, полагается стандартный набор услуг, но многим людям они не нужны. Например, у нас во всех регионах есть государственные наркологические диспансеры, есть психиатрические больницы, где лечат алко- и наркозависимых. Но большинство людей боятся и не хотят обращаться в эти учреждения. Огромные деньги тратятся на содержание таких институций, но эффективность их работы низкая. А вот если бы в каждом районе был кабинет для психолога-нарколога или психотерапевта-нарколога, куда люди могли бы приходить без угрозы попасть на учет в ПНД (то есть с сохранением анонимности), такой услугой пользовались бы значительно больше людей.
— Многие люди стыдятся просить помощи.
— Да, у нас не принято обращаться за помощью, это в нашей системе ценностей — слабость, а надо быть сильным и справляться со всеми проблемами самостоятельно. Поэтому на первом уровне профилактики семейного неблагополучия очень важно учить людей, что просить о помощи не стыдно и что вообще-то это обязанность государства — помогать своим гражданам в трудной ситуации.
Я, кстати, заметила интересный факт — молодежь уже умеет формулировать запрос на помощь: например, в наш центр для подростков ребята приходят сами и говорят, что им нужна помощь. А старшее поколение так не может.
Для них любая помощь извне равна опасности, вмешательству, порицанию, и они всячески будут ее избегать.
У них нет доверия ни к специалистам, ни к государству, есть только страх. И поэтому огромное количество семей, находящихся в стадии острого неблагополучия, государству не видны, они скрывают свое неблагополучие.
— Правильно ли я понимаю, что сегодня в России нет полноценных услуг для семей, попадающих в ситуацию неблагополучия?
— Их действительно нет. Для семей, которые уже находятся в ситуации кризиса, кое-какие услуги появляются, но это услуги из категории вмешательства, как я уже говорила. А семье нужно помогать для того, чтобы вмешательство не требовалось.
— В исследовании, которое в 2019 году провели специалисты фонда Тимченко, говорится, что более половины детей попали в детские дома из пьющих семей. Вы думаете, можно построить такую систему помощи, при которой дети смогут оставаться в семьях, где родители пьют?
— В разных странах есть успешные практики работы с такой категорией граждан, и, если родители успешно борются с зависимостью, дети остаются с ними в семьях. В некоторых регионах в России тоже пытаются что-то делать в этом направлении. Но алкоголизм — это гигантская проблема для российских территорий. А государство сегодня может предложить только публичную порку. Родителей вызывают в комиссию по делам несовершеннолетних, где успешные и хорошо одетые чиновники им говорят: «Ты неудачник, алкоголик, у тебя заберут детей, ты на что рассчитываешь?» А ведь алкоголизм — это болезнь. Больных людей не отчитывают, их лечат.
Причины попадания детей в социальные учреждения: злоупотребление родителями алкоголем (48,7%); уклонение родителей от выполнения своих обязанностей (32,7%); смерть одного или обоих родителей (10,4%); заболевание, инвалидность ребенка (9,1%); заболевание, инвалидность родителя (8,5%); назначение наказания матери или отцу ребенка в виде лишения свободы либо заключения под стражу (7,3%); тяжелое материальное положение (3,9%).
Если человек с алкогольной зависимостью пришел в государственную поликлинику к наркологу, его поставят на учет в наркологический диспансер, где отношение к нему будет таким же, как в КДН.
У нас в целом отношение к людям в сфере госуслуг очень плохое. Ты вроде бы клиент, тебя должны обслужить, но с тобой так говорят, как будто ты пришел к чиновнику домой и просишь у него денег взаймы.
Специалистов в секторе госуслуг надо учить современным навыкам коммуникации с людьми.
— Но разве в специализированных государственных больницах не лечат от алкоголизма?
— У нас этот вид помощи привязан к месту прописки. Но даже если человек попал в такую больницу, он потом выходит оттуда, а дома — нищета, непонимание, соседи и родственники пьют, детей кормить нечем, куча проблем. И он говорит себе: «Я неудачник, у меня ничего не получится». И нет никакой поддержки! В такой ситуации уже поздно помогать. Надо это делать раньше.
Я бы создала при районных больницах маленькие бригады из трех-четырех человек, которые обслуживали бы свой район. И чтобы у этой бригады в больнице или поликлинике был кабинет для индивидуальной и групповой работы, потому что проблема алкоголизма не решается так называемой кодировкой — это миф. Она решается постоянной психологической работой, общением и поддержкой.
— То есть в таких кабинетах нужны психологи?
— Да! Потребность в психологах в нашем обществе гигантская. Но я не знаю, как ее решать сейчас. У этой профессии очень низкие барьеры — попасть в нее может практически любой человек, который какие-то курсы окончил. В профессии нет четких профстандартов, нет нормального обучения.
— Все равно в каждую деревню не привезешь по психологу.
— Я как раз против того, чтобы искать в городах психологов и тащить их в деревни. Разумеется, и психологи, и врачи там нужны, но если люди не хотят, их не заманишь. Я за то, чтобы такая инфраструктура создавалась на месте — из тех людей, которые там есть. Как-то я пришла на маникюр, а там одновременно проходило сразу несколько коуч-сессий: клиенты обсуждают с мастерами свои проблемы, личную жизнь. Я потом сказала в офисе: вот если бы мы могли обучить сельских продавщиц в магазинах, как с людьми разговаривать и как их поддерживать. Они и так, по сути, консультируют людей, ведь там все друг друга знают. К незнакомому психологу человек, может, и не пойдет, а к Маше в магазин — запросто. Понятно, что серьезную психологическую работу в таком формате не проведешь, но элементарную поддержку людям можно дать. Я преувеличиваю, конечно, но, мне кажется, есть в этом разумное зерно.
В 2022 году наши специалисты организовали онлайн-работу психолога в одном из районов Новосибирской области — это оказалось отличной идеей. Люди могут говорить анонимно и не боятся, что информация об их проблемах может выплыть куда-то за пределы дома.
Как работает система профилактики в западных странах? Там очень много задач возложено на местное сообщество — на школу, медпункт, волонтерские организации.
Вот наш фонд, например, как волонтерская организация ездит в два района Новосибирской области с проектом «Защитники детства». У нас есть мобильные бригады, которые привозят в районы те услуги, которых там нет. С мобильной бригадой ездят нарколог, психолог, соцработник. Если поступает запрос на логопеда — мы везем логопеда. Если нужен педиатр — привозим педиатра. Как-то привезли специалиста МФЦ — люди из-за какого-то сбоя не могли оформить документы на получение пособий. Поначалу местные относились к новым людям настороженно, но теперь уже они привыкли, наши психологи работают там постоянно, запись не прекращается.
Сейчас мы в эту бригаду хотим добавить медсестру патронажной службы, которая могла бы выезжать в семьи, где живут дети до трех лет. Чтобы она не просто осмотрела ребенка, а еще поговорила с мамой, выслушала ее вопросы, рассказала ей, как важно реагировать на любые запросы младенца. Ведь именно в первые три года жизни у человека формируется 80% мозга. И такая поддержка молодых родителей позволит изменить не только жизнь конкретной мамы и конкретного младенца, но и жизнь будущих поколений, которые произойдут от этого ребенка.
Конечно, мне бы хотелось сделать сопровождение таких родителей более плотным и длительным — в течение трех лет, но с учетом наших ресурсов мы делаем то, что можем.
— Часто родители, чьи дети оказались в детдоме, рассказывают, что проблемы в семье усугубились из-за школы. Вы согласны с тем, что для многих семей школьное образование детей — фактор риска?
— Абсолютно согласна. Школа сегодня стала агрессивной средой. Если на первый план в школе выходит получение 100-балльного ЕГЭ, а все остальное неважно, то о какой помогающей школьной среде мы говорим? Я иногда задаю вопрос учителям: а если ребенок не подходит под эту оценивающую систему из 100 баллов, то что? Он сразу лузер, неудачник? В школе идет гонка за баллами, впихивание знаний под экзамен, после которого все эти знания выветриваются. Школа не нацелена на развитие личности, на помощь ребенку в самоопределении, на выстраивание доверительного общения. По нашим опросам, школа для приемных семей — это один из главных факторов, влияющих на вторичное сиротство.
Когда в класс приходит приемный ребенок, то к нему там особое отношение, и, если он где-то прокололся, на нем ставят крест и всем педсоставом дружно оттаптываются на этой семье.
Родителей вызывают на педсоветы, заставляют переводить ребенка на домашнее обучение, пугают опекой. То есть, ни у кого в школе нет понимания, что этим родителям и их ребенку надо помочь.
— Можно ли изменить школьную систему?
— Я считаю, что школу необходимо реформировать. Школа не должна быть заточена только на достижение высоких результатов в учебе. Это невозможно — из 2 тыс. учеников в лучшем случае наберется 200 стобалльников. Но для остальных детей школа не должна превратиться в место, где им говорят о их неполноценности. Дети проводят в школе столько же времени, сколько мы — на работе. Это не может быть местом стресса. В школе обязательно должны быть безопасные пространства — что-то вроде нашего центра для подростков, где дети могут полежать в креслах-мешках, поболтать, посидеть в телефонах, поиграть в пинг-понг, в настольные игры, поговорить с психологом, который всегда доступен. Это могут быть ресурсные кабинеты, убежища, и там должны работать люди, которые не подчиняются ни директору, ни учителями, а заинтересованы только в детях.
Школу надо обеспечить необходимым количеством психологов, которые будут не бумажками заниматься, а работать с детьми. Классные руководители в наших школах — это учителя-предметники, которые озабочены успеваемостью по своему предмету, отчетностью и у которых совсем нет времени на общение с детьми, совместные мероприятия, выстраивание доверительных отношений. А в школе должны быть люди, которым не все равно, что происходит с детьми. Если в школе будет создана принимающая среда, то и семейные кризисы будут выявляться раньше, и помощь семье будет более мягкой и эффективной.
— Вам известны примеры успешной помощи ребенку и семье в школе?
— Моя знакомая много лет назад переехала из Омска в Дубай, воспитывает сына. Она развелась с мужем, и мальчик остро переживал потерю. Алексу было тогда семь лет, его мама рассказала в школе о разводе и переживаниях сына, попросила учителя быть с ребенком внимательнее. Учитель собрал междисциплинарную команду из специалистов школы, которые как-то взаимодействуют с классом и Алексом, и они разработали план на месяц: как оказать Алексу поддержку в ситуации разлучения с отцом. Учитель, психолог, тьютор, тренер по физкультуре — все эти люди договорились уделять Алексу персональное внимание в течение месяца, чтобы самый острый период он не переживал в одиночестве. И ведь это несложно сделать. Просто ценности и приоритеты нужно расставить вокруг ребенка, а не вокруг его оценок. Тогда и буллинг в школе, и подростковая агрессия, и оружие в руках школьников — все это прекратится.
— Как чиновники в районах реагируют на вашу работу?
— Мы вместе с министерством труда и соцзащиты Новосибирской области разработали порядок межведомственного взаимодействия по раннему выявлению детского и семейного неблагополучия, и в прошлом году его подписали шесть министерств области. То есть все ведомства, которые предоставляют услуги семье и детям, обязаны как минимум ознакомить своих сотрудников с этим порядком. А в нем говорится о раннем выявлении семейных проблем, о том, как передать сигнал о семье от одного ведомства другому, а также о способах помощи семье. И наши мобильные бригады — часть этой системы.
В России проблема под названием «межвед» — одна из ключевых. Министерства делят, кто с какими семьями работает, а с какими — нет, но в жизни нельзя разложить проблемы по разным полочкам. Семья взаимодействует с системой образования, медицины, социального обслуживания, спорта, культуры, правоохранительной системой, и они все должны подключаться к решению проблем. Поэтому мы разработали большой онлайн-курс для шести министерств Новосибирской области. Мы сегодня обучаем 5 тыс. помогающих специалистов в области, уже обучили более 12 тыс. человек, из которых успешно аттестовались 8,5 тыс. человек.
Но все это идет очень медленно, потому что мы встречаем огромное сопротивление на местах. Особенно сильное недовольство в сфере образования — в школах, например, с нами говорят на повышенных тонах: «Какого черта мы вообще должны выполнять этот ваш порядок?» Хорошо, что существует федеральный закон №120 — о профилактике социального сиротства, и мы ссылаемся на него, ведь школа является одним из самых важных мест в системе такой профилактики.
Согласно федеральному закону №120, в систему профилактики социального сиротства входят комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав, управления социальной защитой населения, федеральные, региональные и муниципальные органы государственной власти, ответственные за сферу образования, органы опеки и попечительства, ведомства, курирующие деятельность молодежных, спортивных организаций и сферу культуры, службы занятости, органы внутренних дел, учреждения уголовно-исполнительной системы (следственные изоляторы, воспитательные колонии и уголовно-исполнительные инспекции). Специалисты, работающие в этих сферах в Новосибирской области, проходят обучение в «Солнечном городе».
— Многие НКО в последние девять месяцев вынуждены сокращать программы помощи из-за ухода благотворителей и нехватки денег. «Солнечный город» сократил какие-то проекты?
— Нет, потому что наша целевая аудитория, неблагополучные семьи, только растет. Да, нам пришлось нелегко. В первую неделю марта мы потеряли 7 млн руб. в виде благотворительного взноса — партнеры отменили договоренность с нами. Но мы выкарабкались. Недавно мы запустили проект помощи семьям, воспитывающим детей с тяжелой инвалидностью: даем им нянь на 30 часов в месяц. У нас сейчас 45 таких семей на сопровождении. И я вижу, насколько для них это важная помощь. Час работы няни стоит 250 руб. Несколько часов свободы в неделю для матери, которая семь лет не выходила из дома, нам почти ничего не будут стоить, а ее ребенка это может уберечь от интерната.
Беседовала Ольга Алленова. Оригинал текста: Коммерсантъ